КЯЗИМ: Зримое слово
Масштабность личности Кязима, его колоритность, типажность, гармония творчества привлекали и продолжают привлекать внимание мастеров кисти и резца. Кязимиада многогранна, причудлива и самоценна, в ней немало работ, отличающихся высоким профессионализмом, гражданской позицией, правдивой простотой, духовной проникновенностью, эстетической ценностью.
Из прижизненных известен лишь один рисованный портрет Кязима, исполненный неизвестным художником предположительно во время странствий поэта по странам Востока. Вот его история, которой поделился с нами Джабраил Базиев[*].
– Летом 1942 года бабушка Сырмахан (она была из рода Османовых) позвала меня с улицы, где я играл с мальчишками. В доме я увидел пожилого, с окладистой бородой, мужчину. Он делал намаз, сидя на коврике, и уже заканчивал молитву, раскачиваясь и совершая движения вверх-вниз. Его голос и поза остались в моей памяти шестилетнего ребенка. Именно тогда он подарил моей бабушке свой штриховой портрет. Почему бабушке? Мой отец Харун и его братья Осман и Магомет находились на фронте, деда уже не было в живых.
Может, Кязим заезжал к нам в Яникой и раньше, но, без сомнения, он был на похоронах моего деда Тазии, умершего в 1940 году. Дело в том, что до 1928 года Базиевы жили в Хуламе, где интенсивно общались с Кязимом. Тем более что Чёпеллеу-эфенди, близкий родственник деда, имел обширную по тем временам библиотеку, а Кязим считал его своим учителем. Не прервалось это общение и после переезда моих предков из Хулама, где они подвергались опасности быть раскулаченными. Они поселились на окраине Яникоя, куда
потом перебрались еще несколько семей из Хулама, и улица наша стала называться Хуламской.
Бабушка прикрепляла портрет Кязима к ковру над кроватью. Так было и в Яникое, и в Кызыл-Кие, где нам пришлось не по своей воле жить до 1956 года. В Средней Азии мы не знали, что стало с поэтом,
где он находится. При первой же возможности бабушка вернулась в Яникой, мы с мамой задержались на два года, чтобы она смогла до конца выработать шахтерский стаж, дающий право на пенсию.
В один из моих приездов из Москвы, где я учился в аспирантуре МГУ, бабушка сказала, что не знает, сколько ей осталось жить, а поэтому передает мне портрет Кязима на хранение. Она умерла в 1964 году, и с тех пор портрет находится в моей семье. Никто из нас не сомневается, что на нем именно Кязим. Похоже, что художник неплохо знал внутренний мир поэта. Подтверждением тому – посох. Склоняюсь к тому, что это был кавказский художник, так как горный фон портрета очень точный. Как и стихи Кязима: вдумчивые, образные. Фотокопии портрета я дарил родственникам поэта, живущим в Яникое.
От себя добавим, что местные художники и графики отмечают достаточно солидный возраст бумаги, на которой изображен путешественник. В настоящее время с помощью заместителя министра культуры Российской Федерации А. И. Рахаева в Москве осуществляется более глубокая и детальная искусствоведческая экспертиза, которая, вероятно, внесет ясность в этот вопрос. Но интересно, что в газете «Кабардино-Балкарская правда» от 9 октября 1959 года, в центре полосы, целиком посвященной столетнему юбилею поэта, помещен кязимовский портрет, перерисованный, вероятно, с фотографии, сделанной именно с оригинала, хранящегося у Дж. Базиева. И хотя автор под репродукцией не указан, можно предположить, что это известный художник Павел Пономаренко (1927–1995), чей оформительский почерк достаточно узнаваем, да и внизу означенной газетной полосы публикуется его же рисунок, озаглавленный «Кязим Мечиев читает стихи односельчанам».
П. Пономаренко. Кязим Мечиев читает стихи односельчанам
В начале 1956 года в Киргизии, в издательстве «Киргосиздат» г. Фрунзе, вышла книга «Жашауубузну байрагъы» («Знамя нашей жизни») – сборник стихов и поэм на карачаево-балкарском языке, ставшая, как мы уже отмечали выше, первой ласточкой грядущей реабилитации репрессированных народов, свидетельством их скорого возвращения на родину. Подборкам стихов и поэм предшествуют графические рисунки их авторов, сделанные В. П. Жуковым. Кязим, чье творчество открывает сборник, написан художником, судя по всему, с фотографии; он достаточно узнаваем, хотя взгляд, абрис лица излишне жестковаты, рисунок несколько прямолинеен, лишен глубины. Но ценность его в другом: он – первый в ряду всех последующих изображений поэта и уже поэтому достоин нашей памяти и внимания.
На родине же первым иллюстратором мечиевского творчества стал Александр Глуховцев (1910–1998) – великолепный график, стоявший у истоков книжного искусства Северного Кавказа. Его гравюры к книге Кязима, вышедшей в 1959 году на балкарском языке, и повторенные в издании 1962 года на русском языке, поражают своей высокой поэтичностью, ясной образностью, пронзительной чистотой; от них в прямом и переносном смысле исходит яркий свет. Вот у наковальни опирающийся на молот старец – в облике его уверенность и твердость: он – кузнец, делающий нужные людям вещи; во взгляде его, устремленном вдаль, мудрость и печаль: он – поэт, несущий миру слово, что всегда изначально. Он – мастер, чьи свершения равны земным горам и небесному светилу.
И в дальнейшем Кязиму повезло с иллюстраторами – его книги оформлял известный мастер книжной графики Герман Паштов: его рисунок на суперобложке и портрет к «Избранному» на балкарском языке, вышедшему в 1975 году, – нетрадиционный, самобытный взгляд художника, ставшего полноправным соавтором текстов.
Глубоко и плодотворно проник в творческий мир Кязима другой большой кабардинский художник – Заурбек Бгажноков. Оформительское решение им «Книги стихов», вышедшей на балкарском языке в 1984 году, и, в особенности, кязимовского избранного 1996 года «Стихи. Зикры. Поэмы» (суперобложка, переплет, рисованный форзац, авантитул, шмуцтитулы) – это не просто индивидуальные работы, а своего рода вершины республиканской книжной графики.
Впрочем, полностью воспроизводимые в настоящей книге, они сами говорят за себя. Как и портреты художников, в большинстве своем представленные на нашей цветной вкладке. Среди них выполненные в традиционной манере работы живописцев Николая Гусаченко (1893–1986) («Портрет К. Мечиева». Х., м. 1979, КБМИИ) и Бориса Гуданаева («Портрет К. Мечиева». Х., м. 1994. Из собрания Данияла Хаджиева, г. Тырныауз) – мощные, психологические, отразившее время и конкретику личности.
Яркий образный мир поэта нашел воплощение в колоритных, на редкость светлых, детально выписанных работах Константина Половицкого (1924–1997) («Портрет Кязима Мечиева». Х., м. 1986. Республиканская национальная библиотека) и Мухадина Кишева («Кязим Мечиев». Х., м. 1970. Местонахождение неизвестно).
В несколько импрессионистской манере выполнен портрет Владимира Баккуева («Кязим». Х., м. 1998. Мастерская художника).
Особого разговора заслуживает триптих Ибрагима Занкишиева («Памяти Кязима Мечиева»: «Остывший очаг», «Прощание с Родиной», «Смерть поэта». Х., м. 1986. Мастерская художника), вошедший в цикл, отмеченный в 1994 году республиканской премией в области литературы и искусства. Авторы этих строк еще в конце восьмидесятых годов опубликовали несколько картин цикла, в том числе и из триптиха, на страницах журнала «Эльбрус» (1989. № 1), что вызвало кое у кого, помнится, отрицательную реакцию. Видится уместным привести отрывок из того материала: «Балкарскому художнику Ибрагиму Занкишиеву 8 марта 1944 года было чуть больше трех. Но зоркая детская память сохранила многое, вплоть до деталей, эпизодов, лиц – своего рода стеклышек рассыпанной мозаики, которая потом, через время, собранная воображением и рукой художника, превратится в холсты, запечатлевшие трагедию народа, выразившие его боль и горечь.
