Все, что писалось Кязимом, писалось во имя любви… Личностных, интимных стихов о любви мало – и здесь тоже знаки добро-вольных ограничителей. Как поэт с мощным лирическим началом, он, конечно, язычник с темпераментным, торжественным культом красоты и жизни. И эта нота прорывается сквозь определенность основных тем. Вольный линзовый пучок прорывается, как сквозь плотину, сквозь его обязательства. Именно в любовной лирике проступает объем утаенного и отклоненного – здесь не столько власть традиции, обязывающая к сдержанности; не столько религиозное мирочувствование, диктующее меру позволительного, – эти указатели он обновлял и перекраивал с энергией мятежа. Первоплановость народной проблематики и преобладание как инстинктивных, так и сознательно установленных национальных задач, личностное постижение тайны любви оттягивали в зону запретных тем.
Если бы Кязим отдался этой стихии, она бы подчинила его себе, и он бы стал великим певцом любви. Осмелюсь предположить, что он решил: тема не совпадает с его выбором и его заданием. Не нам судить, имел ли он на это право. Не определить, каких усилий это ему стоило, не увязать общепринятые теории о творчестве как о самоосвобождении с само¬ограничением и контролем Кязима. Мы просто должны помнить, что все, что им выговорилось и сохрани-лось, параллельно сопровождает такое же значительное и ценностное молчание. Мы должны удивиться тому, что, вопреки добровольным, великим ограничениям, он умудрился выхлестнуть свою Песнь любви. И эта Песнь пронизана аурой первотворения. Все и на все времена впервые: «дым из трубы», «птица из другого мира», «волна, накрывающая волну», «пламя от раны», «перевернувшийся челнок» – слова, образы, мелодия разбрасывают, раздирают паутину будней и теней, рвутся к небу. «Ушел, так и не наглядевшись на тебя», «красиво то, что любит сердце», «любовь приходит, как трава, сквозь камень пробиваясь иногда», иногда она летит, как «птица рая», – старые и вечные слова сказаны Кязимом впервые и сказаны незабываемо. У любви старых слов нет. Даже посредственные литераторы, столкнувшись с этим чувством, подвергаются иногда удивительным и прелестным метаморфозам. У заурядного ремесленника с тусклой и нищей душой вдруг вырываются живые и свежие слова. А когда о любви говорит гений, он обновляет мир новорожденными словами. Никто и никогда не произносил: «Угаданное (ясное) слово – как любимое лицо» – метафора из стихотворения «Напоминания» – завершенная и пронзительная поэма: «любовь приходит, как неожиданная смерть»; крушение – другая поэма (стихотворение «Перо и молот – мое состояние»). «Ажымлы ажал» – в семантике этого образа заложено понятие о столкновении, обрубающем все *.
Р. Кучмезова
*«И мой огонь горел…»: Эссе о Слове Кязима. Нальчик: Эльбрус, 1996. С. 86–88.
