Кайсын притягивал к себе людей. Мощь этого притяжения была настолько велика, что многие из попавших в сети его поэтического и человеческого таланта остались в них навсегда. Кое-кто, слышал не раз, злословил над тем же Хусейном Занкишиевым, над Ахией Ахматовым, практически не расстававшихся с Кулиевым, иронично сравнивая их с рыбками-прилипалами, которые сопровождают акул в надежде, что и им перепадет с хозяйского стола. Говорившие так, без сомнения, и были этими самыми прилипалами, которым, к их глубочайшему сожалению, не удалось прицепиться к кому-то большому и надежному. Мне же видится здесь искреннее и глубокое уважение к таланту соплеменника, желание быть хоть в малости полезным ему, принять на себя определенные тяготы быта, те мелочные, суетные заботы и проблемы, отвлекающие от созидания, творения. И это действительно так, ведь и сегодня, когда Кайсына нет с нами, а следовательно, согласно логике тех самых истинных прилипал, нет возможности погреться в лучах славы гения, остались люди, не просто преданные ему и его памяти, а посвятившие себя – свое время, свои возможности, свои чувства – человеку, который по праву «шапку свою завещал Казбеку, сердце – Кавказу всему»31.
Я говорю в первую очередь о Салихе и Тамаре Эфендиевых, все эти годы методично и целенаправленно собирающих материалы о поэте, организующих чтения, посвященные его памяти, издавших целый ряд книг о нем – многотомную эпопею жизни и творчества. Книг, средства на выпуск которых ищут сами авторы, обходя раз за разом офисы «новых балкарцев» и кабинеты власти предержащих, и получая куда чаще отказы и невыполнимые обещания, чем реальную помощь и участие. Мне неизвестно, чтобы кто-то прилюдно выразил благодарность этим неутомимым кулиеведам, не услышал я доброй оценки их труда и на торжественном заседании, посвященном 85-летию со дня рождения поэта. Если ошибаюсь, пусть меня поправят…
…То начало июня было на редкость дождливым, а день похорон Кайсына – пронизывающе холодным, словно сама природа давала знать людям, какого тепла они лишились, у какого живого огня им больше не согреться, какой костер потух. Длинная, огромная очередь, хвост которой дотягивался до улицы с так символично звучащим в это мгновение названием – Балкарская, к месту прощания с поэтом – театру им. Али Шогенцукова.
Цветы, слезы, боль и печаль. И недоумение. Никто не знает, где будет похоронен поэт. Сам он желал обрести покой в садике его чегемского дома. Всемогущий обком настаивает, чтобы это произошло на городском кладбище. Решение окончательное – как о свершившемся факте о нем сообщила через печать комиссия по организации похорон, более того, уже выкопана могила на затишьевском пантеоне знаковых личностей республики. Тем не менее другая могила готова принять поэта в его усадьбе.
Под пронизывающими порывами буйного ветра, стремительными дождевыми струями люди ждали там и там: мерзли, волновались. В уютных кабинетах Дома Советов заседали, спорили, определялись, советовались со всемогущей Москвой, делали перерыв на обед и вновь собирались. Все это я знаю со слов одного из тех, кто непосредственно занимался вопросом последнего приюта Кайсына. Хотя и не тогда, тем более сейчас, не могу понять, почему ломались копья, какое решение должно было приняться в ожесточенных спорах и в чем виделся криминал чегемского захоронения. Неужели суть проблемы только в том, что в обществе развитого социализма исключения ни для кого недопустимы, тем более на местах, неужели все та же пресловутая буква совковых догм и табу и в этот трагический миг ставилась судьбоносными партийцами во главу угла? Видимо, и после своей смерти поэт не стал власти ближе, и уход его сопровождался для многих руководителей республики принятием решений, требовавших нравственного выбора. И в основу этого выбора легла вовсе не личная убежденность, а аргументы таких выдающихся людей, как Чингиз Айтматов, Расул Гамзатов, Давид Кугультинов, Алим Кешоков…
…Митинг у здания театра закончился. Кайсына увезли в Чегем. Те, кто не сомневался в правдивости партийной прессы и ждал на городском кладбище, не успели с ним попрощаться. Те, кто верил в здравый смысл, сказали поэту последнее «прощай».
Я вернулся к себе и долго-долго не мог согреться, хотя и в кабинете было тепло, и камин был включен на полную мощность. Холод, казалось, шел изнутри. Мерял кабинет из угла в угол, потом подошел к окну, постоял, вглядываясь в белесое сырое марево. И вдруг через небесную хмурь, через душевную стынь прорвался, заплясал по стеклу алый лучик, символизируя неуемную незыблемость жизни, грядущее тепло, бесконечность света. В это мгновение земное солнце Кайсына закатилось навсегда, но солнце его поэтического таланта засияло еще ярче.
…Как и много лет назад, мы возвращаемся в Нальчик через Герпегеж, дорогой тогда только построенной. Другой водитель за рулем, тоже незнакомый с трассой, тоже сомневающийся, правильно ли мы едем. На какое-то мгновение чудится, что это Виталик, он вернулся из далекого далека, куда так рано и несправедливо забросила его судьба. И кажется, обернись, а на заднем сидении в окружении подушек с белоснежными наволочками, задремавшая от усталости и впечатлений Галя, на чьем лице слабая улыбка – символ прощания и прощения, встреч и расставаний. Галя, успевшая перед своим уходом познакомить меня с Кязимом. А еще с нами в этом путешествии к поэту десятки, сотни людей, кому близко и дорого его имя, кто понимает, как трудно и непросто быть первым, сколь неровными могут быть стены сакли, которую до тебя не возводил никто, сколь часто можно срываться с тропы, которую ты торишь первым. Людей не просто помнящих, а облекающих память эту в слово, книги, поступки. Не стремящихся погреться от тепла его, а мечтающих теплом этим одарить других.
Таким мне видится Абдуллах Бегиев, задумавший подарочное издание Кязима, которое составят четыре-пять томов (в них войдут стихи великого старца на родном языке, их переводы на язык русский, воспоминания о поэте и отрывки из исследовательских работ о его творчестве), предпринимающий невероятные усилия, чтобы мечиевский многотомник стал реальностью. А дело-то опять же в суровой прозе жизни – отсутствии средств, которые если и дают, то с великим одолжением.
Но сегодня мечта Абдуллаха близка к своему воплощению – в нашем издательстве уже увидел свет первый томик стихов Кязима, со вкусом оформленный и иллюстрированный, в строгом и одновременно праздничном переплете – темно-зеленом, с золотым тиснением. Печатники взялись за работу под наше честное слово, как и мы верим слову предполагаемых спонсоров, чьи имена, приобщенные к вечности, уже соседствуют в книге с кязимовским. А если даже они его и не сдержат, мы все равно не отступим, ибо в книгах этих не только душа самого поэта, облеченная в слово, в ней и наши души, движимые не выгодой, а чувством. Чувством признательности и уважения, любви и благодарности. Всем тем, что водило пером Раи Кучмезовой, посвятившей умное и глубокое эссе мечиевскому слову. И ее подход к творчеству балкарского стихотворца с позиций мировой поэзии у меня не вызывает сопротивления, хотя многим кажутся надуманными и неуместными ее аналогии и параллели. Но я вижу в этом не желание доказать недоказуемое, возвысить малое, а страдание от «невключенности голоса Кязима, его молитв и исповедей в общечеловеческую культуру». Мне тоже было больно, когда я спрашивал у представителей творческой интеллигенции Ингушетии, что они знают о судьбе Али Шогенцукова, и ответом было вежливое молчание. Когда называл в соседней Осетии, опять же в творческой среде, имя Кязима, и оно никому ни о чем не говорило. Впрочем, проведи наши соседи аналогичные опросы в Кабардино-Балкарии, ответ, без сомнения, был бы адекватным. Литературу народов СССР мы еще как-то знали, литература народов России подавляющему большинству просто неизвестна, да и неинтересна. Создание единого культурного пространства северокавказских республик откладывается на неопределенный срок.
…Подъезжаем к Мемориалу, рядом с которым обрел пристанище прах Кязима. Цветы от дальней дороги ничуть не завяли – тянут головки вверх, словно только что напились земных соков, словно знают, встреча с кем им сейчас предстоит. Вновь делим букет – здесь, в парке, совсем рядом, еще один памятник поэту – ему и его доброму соседу Бекмурзе Пачеву мы тоже передадим живой привет из высокогорного Шики.
Рассыпаем на могиле землю, по которой когда-то ходил поэт, кладем в уголок камни, помнящие его поступь, – земля к земле, камень к камню, судьба к судьбе.
С возвращением, Кязим. Тебя и нас.
Примечания
Стихи Кязима Мечиева цит. по: Мечиев К. Избранное. М.: Советская Россия, 1976.
Стихи Кайсына Кулиева цит. по: Кулиев К. Краса земная. М.: Советская Россия, 1980.
1 Кязим. «Храбрость острее любого кинжала…». С. 19.
2 Кайсын. Ночью в ущелье. С. 27.
3 Кязим. Моя старая сакля. С. 47.
4 Кязим. Сыну Мухаммаду. С. 54.
5 Кязим. «Мир – тяжкая тропа, где скорбь и горе…». С. 33.
6 Кязим. Моя корова. С. 69.
7 Кязим. Что мне делать? С. 43.
8 Кязим. Пляшущим юношам и девушкам. С. 68.
9 Кязим. «Серый камень сорвался с утеса…». С. 31.
10 Кязим. «Чтоб родину избавить от невзгод…». С. 79.
11 Кязим. Стихи, сказанные одинокой иве у горной реки. С. 44.
12 Кязим. Разговор со старостью. С. 60.
13 Кязим. «Шумя, с отвесных гор…». С. 88.
14 Кязим. «Нагрянет смерть…». С. 70.
15 Кязим. Пляшущим юношам и девушкам. С. 68.
16 Кязим. Ослику с израненной спиной. С. 41.
17 Кайсын. Говорю философу. С. 162.
18 Кайсын. «Хотел я быть…». С. 207.
19 Кайсын. Марике Чиковани. С. 168.
20 Кайсын. Дороги мои. С. 11.
21 Кайсын. «Когда глядите сквозь листву ольхи…». С. 103.
22 Кайсын. «Пусть мы умрем…». С. 123.
23 Кайсын. Песни старого ашуга. С. 246.
24 Кайсын. «Благодарю тебя, земля…». С. 281.
25 Кайсын. «Среди миров огромных…». С. 139.
26 Кайсын. «О чем я мог мечтать…». С. 279.
27 Кайсын. «Январские снега и зелень мая…». С. 311.
28 Кайсын. «Будь славен мир…». С. 204.
29 Кайсын. «Когда глядите сквозь листву ольхи…». С. 103.
30 Кайсын. «Рассвет на скалах – розовый олень…». С. 354.
31 Кайсын. Стихи, сказанные в Дарьяльском ущелье. С. 37.
