Поиск


Страница 2 из 18

Пешее путешествие к Каабе, включая морской путь из Батуми к берегам Турции, занимало где-то три месяца и столько же обратно. Хромой Кязим этот путь проделал дважды, уже взрослым мужчиной, следы этих долгосрочных отлучек из Балкарии отыскались в царских архивах*. Последний хадж завершился в 1910 году. Если согласиться с устоявшейся в нашем сознании датой рождения – 1859 годом, то нашему пилигриму было за пятьдесят, что как-то объясняет его выносливость, хотя именно в этот раз он тяжело заболел. Воспоминание об этом сохранило знаменитое стихотворение, написанное в Дамаске. В это время в балкарских ущельях кроме хорошо образованных князей и узденей имелись достаточно просвещенные люди, обучавшиеся в Каире, Стамбуле или в соседнем Дагестане, где традиционно сильными были духовные мусульманские учебные заведения, где работали типографии и издавались книги. Здесь, в дагестанском Темир-Хан- Шуре (ныне г. Буйнакск), в 1909 году вышла первая книга для балкарцев, написанная их соплеменниками и изданная на балкарские же деньги. Локман-хаджи Асанов свершил это богоугодное дело, вторым автором книги стал Кязим-хаджи Мечиев. Арабские буквы «Ийман-ислама»* навсегда впечатали имя Кязима в тот ряд выдающихся людей, которые называются просветителями. Да, были князья Урусбиевы, Абаевы, ши-роко известные прогрессивными взглядами, принимавшие в своих аулах всемирно известных деятелей культуры, собиравшие этнографический материал о прошлом своего народа, пытавшиеся внедрить в быт своих соплеменников новые идеи. Вспомним Хамзата Урусбиева, открывшего в Баксанском ущелье сыроваренный завод по швейцарской технологии, которую он сам изучал в Швейцарии. Сафар-Али Урусбиев пытался создать грамматику балкарского языка, применив русскую азбуку. Многие из таубиев были блестящими офицерами и европейски образованными людьми, придерживавшимися прорусской ориентации. Просветитель Мисост Абаев опубликовал в 1911 году в парижском журнале «Мусульманин» свой знаменитый очерк «Балкария». Это был в чем-то не устаревший и сегодня этнографический обзор жизни пяти горских обществ – Балкарского, Хуламского, Безенгиевского, Чегемского и Баксанского**, – обзор, выдающий не только всестороннюю европейскую образованность автора, не только умение литературно излагать свои мысли, но и глубокую привязанность к родной земле.

Крестьянский сын Кязим-хаджи в это же время благодаря глубокому познанию ислама и поэтическому таланту несет своему народу духовное знание, везде звучат его молитвы и проповеди. Они нисколько не похожи на то, что делали безграмотные муллы, обученные арабским буквам, но не понимающие смысла читаемого. Кязим неустанно всю сознательную жизнь изучал Коран и хадисы, которые есть не что иное, как мусульманское предание. Как поэт он не мог не полюбить поэзию Корана, о которой Александр Пушкин восторженно заметил, какая она смелая. Еще дальше пошел Даниил Андреев. В знаменитой «Розе мира» он предположил, что Мухаммед был, вероятно, величайшим из земных поэтов.

Говорят, что кязимовское изложение мусульманской веры, истории Мухаммеда, столпов ислама не устарело и сегодня. Это не удивляет, а только подтверждает серьезность его занятий со священными книгами и чистоту его веры в Единого Бога. Как и Мухаммед, Кязим считал, что у каждого народа есть свой пророк, «читающий» и возвещающий книгу жизни, но суть их учения одна и та же: «Бог всех нас создал из одного человека». Стало быть, должен иметь силу единый для всех нравственный закон, прекращающий религиозные споры, вражду, устанавливающий осознание всеобщего братства.

Здесь нет мелочей, и как истинный последователь Мухаммеда, Кязим много работает над популяризацией мусульманской обрядности. Он думает стихами, поэтому поучения Кязима-хаджи о соблюдении тех же гигиенических норм, занимающих важное место в повседневной жизни верующего, облекаются в поэтиче-скую форму. Например, надо по утрам промывать водой нос. Зачем? Не только для очищения физического, но и потому, что во время сна в носу поселяются духи. Кязим делает из этого стихи. Мухаммед требовал, чтобы верующие чистили зубы акациевой палочкой – так велел ему ангел Джабраил (библ. Гавриил). Это не только очищает рот, но просветляет глаза, укрепляет зубы и отгоняет зубную боль, способствует пищеварению, удаляет мокроту и радует ангелов. Рациональная основа этой обычной процедуры окрашена мистическим оттенком, который так привлекает людей, и Кязим перелагает это в рифмованные строчки. Признав, что Мухаммед – посланник Аллаха, Кязим с большой любовью пишет о его рождении, дальнейшей жизни, наполненной трудом и лишениями, великим откровением и подвижническим служением исламу. Кязиму близки воззрения пророка, ведь и он сам свидетель, что повсюду богачи презирали не просто бедность, но и личность бедняка. Мухаммед же проповедовал дух умеренности, осуждал роскошь, а главное – он постоянно творил милостыню, раздавая свое имущество и богатства верной жены Хадиджи на выкуп рабов.

Стоит ли удивляться, что именно дом Кязима-хаджи легко находили все нищие – здесь всегда кормили голодных и давали ночлег. Конечно, обогревали какого-то конкретного бедолагу, но по большому счету делали это во имя самого Аллаха. Не только потому, что люди созданы по образу и подобию Всевышнего, но и потому, что истинная вера немыслима без постоянного делания добра. В том-то и привлекательность ислама, что он содержит принципы братской любви, призванные сглаживать резкие контрасты между богатством и бедно-стью, между высшими и низшими сословиями.

Эта весть Милостивого и Милосердного о братстве за многие века так и не проникла в души тех, от кого зависит земное мироустройство, в сердца тех, кто отгородился от простых людей не только высоченными заборами, но и нравственной коростой: жить не умеете, ленивы… В 1910 году в Мекке Кязим делает вывод: «Мир полон горя, радость же – редка». И это в том месте, где истинный мусульманин чувствует прилив энергии, душевное просветление и очищение, близость к Мухаммеду – тот целовал «черный камень», камень Каабы. Кязим же упо-рен: «Печаль – повсюду, где ни прохожу». Вряд ли могло быть иначе, ведь он смотрел на окружающий мир открытыми глазами, он впускал в себя все ощущения, а не только те, что были приятными и убаюкивали бы совесть. Душевные страдания водят его пером, и в 1912 году он напишет:

Земли моей все тяготы и муки
Мне плоть сдавили холодом оков.
Когда я воздеваю к Богу руки,
По ним, Коран листавшим, льется кровь.

Конечно же, как человек верующий, он не должен предаваться отчаянию, но сердце его переполнено чужими бедами. Но разве не таким оно должно быть у Поэта? Разве не из таких переживаний выросли строчки любимого им Физули: «Бессилен друг, коварно время, страшен рок, / участья нет ни в ком, лишь круг врагов широк…»*. Но ведь и живший до Кязима и неизвестный ему великий Уильям Блейк мучился той же мукой: «Отчаяние – рядом, отчаяние ползает вечно, как человек – на локтях и коленях»**. Драма человеческого существования открылась ему, молитвы и чтение отвлекали от повседневной конкретики, но одновременно выводили за грань неизведанного, непознанного, приближали к сути ве-щей и явлений, где и скрывался вопрос: почему и для чего посылаются людям страдания. Ведь Бог никогда не обещал Адаму и его потомкам райских кущ на земле. Наоборот, он передал через Мухаммеда:
Мы испытаем вас,
и благоденствием и злом вас искусим.
Потом вы возвратитесь к Нам.

Человек волен выбрать любое решение, за которое ему потом неизбежно придется ответить. Тот, кто на практике отвергает божьи законы и личный интерес ставит превыше всего, тому Небо не помощник. Кязим подметил это в запеве своей поэмы «Тахир и Зухра»: «Бог единый – вот начало всех начал, тем опора, кто душой не измельчал». Ему самому опорой была вера, сначала буква, а потом и дух, поэзия Корана.

Наверно, он был святым, пусть и не подозревали об этом современники Кязима. Его природная доброта, преданность, мягкость, отсутствие эгоизма, стремление к поддержке и утешению тех, кто общался с ним, принимались как должное. Доброта его была из внутреннего источника, она шла из человеческого естества его, а не от внешнего желания кому-то по-нравиться или заслужить похвалу. К концу жизни он нередко плакал, будто очередная чья-то беда вызывала волну боли, перехлестывавшей через край его терпения. Сидя в своей кузнице, окруженный слушателями и рассказчиками, или в крохотной комнатушке, именуемой «каменной библиотекой», в вагоне «товарняка», увозившего его народ в неизвестность, Кязим всегда пытался ободрить и поддержать дух прислушивающихся к нему людей. И потому он остался в памяти живущих не только мудрым сказителем или искусным кузнецом, а именно очень хорошим, необыкновенно хорошим челове-ком. Поэтому не особенно удивительно, что люди хотят быть причастными к его жизни, придумывают ситуации, которых не могло быть, пересказывают чужие истории, будто бы они произошли с ними.

Кязимиада огромна, многообразна, смех и слезы в ней рядом. Это радует, ведь мифологизация его образа в народе лишь подтверждает величину и значимость его личности для Балкарии. До него были безвестные сочинители, они были талантливы – устное народное творчество, т. е. фольклор, тому свидетельство. К трудолюбию и терпению своих соплеменников Кязим присоединил активное творческое начало, что сразу продвинуло родовое сознание и выявило основную психо-логическую потребность человека: желание испытать сильные чувства. Человек в лице Кязима публично больше не хотел, чтобы к нему относились как к рабочему скоту и объекту использования его сильными в своих интересах. Брат его отца Какой, по преданию, не подчинился унижающему его достоинство повелению владетеля селения Безенги, убил его и навсегда скрылся из родных мест. Такой путь был возможен для немногих, Кязим защищал большинство через Слово, через переговоры, через проповедь равенства. Не менее важным, а может, и более значимым стало то, что с его поэзией приоткрылись врата свободы воображения, придавленные грузом ежедневных проблем. А уж потом пришла перемена сознания.

Разбуженные человеческий разум и мир эмоций сформировали литературный пласт, где множество балкарских имен соревнуются в блеске способностей. Но Кязим был первым. Он и сейчас первый. Не ради красного словца Кайсын Кулиев назвал его вершиной горы, а себя самого – подножием ее. Он чувствовал, знал, понимал – то, что сделал Кязим – без письменности, без литературной традиции, без критики и всего того, что привычно сопровождает творческий процесс, – повторить невозможно. Кязим действительно народный поэт – его стихи объединяли, объясняли, взывали к глубинным чув-ствам, ободряли, придавали смысл и прошлому, и настоящему, и будущему. Как истинный поэт, он не устарел и сегодня:

Кругом полно наставников негодных,
Над книгой не склоняющих чела,
Не чувствующих чаяний народных,
Добро не отличающих от зла.

И это он же сказал, что у народа, который держит камень за пазухой, не может быть вождей. И это он завещал: «В трудный час, чтобы выжить и жить, надо другом уметь дорожить». И это он заклинал в последнем своем стихотворении: «Без любви единения нет», тоскуя в холодном Казахстане.

А за сорок лет до «Завещания», в 1904 году, его душе явились другие строки о любви, где явно просматривается сожаление о несовершенстве человека, его зависимости от достатка, зависти, сутяжничества:
Было время – любовь даром счастья была,
Даром жизни была золотым.