Что значит такая беда.
Пусть девушки наши не будут
Так горестно жить никогда!

«Жалоба горянки» была жалобой целых поколений обездоленных, бесправных женщин. Песня тревожила и воспламеняла живые души, она заставляла грустить и задумываться, песня просила отве-та: когда же придет пора человеческого счастья *.

М. Kиреев

* * *

…Давно уже нет среди живых этого большого человека, отца балкарской литературы. Но ему суждена особая жизнь, та, которой бывают удостоены люди возвышенного подвига, слившие порывы своего духа с думами и чаяниями народа.

Вот мы, несколько друзей-писателей, перелистываем получен-ную из типографии, любовно сделанную книгу, на обложке которой краткое, выразительное слово – «Кязим». Вошедшие в нее стихи, поэмы и песни собраны из давних, пожелтевших газет, из журналов и сборников. Но есть еще один источник, откуда взяты творения Кязима, – это народная память.
Произведения Кязима были необходимы его народу, как воздух, как зори, алеющие над снежными верши¬нами, как тропы, ведущие к чистым ключевым родникам, как посвист крыльев вольных птиц, парящих над скалами.

Ниже спускаются и подтаивают ледники, обрушиваются гранит-ные глыбы в желтопенные реки, гордый орел, одряхлев, падает на утесы. А добрая песня незыблемо живет в народном сердце *.

М. Киреев

* * *

Кязим Мечиев первым сделал балкарскую речь языком литера-туры. Он развил и значительно обогатил традиционную форму бал-карского стиха, организовал его ритмически и композиционно. В балкарский стих он ввел парную и сплошную рифму, сюжетную по-следовательность, расширил предметный мир поэзии, обогатил се новыми жанрами.

В творчестве Кязима Мечиева впервые заговорила личность, протестующая против насилия, утверждающая справедливость. Он стал выразителем дум и чаяний своего народа, носителем лучших его черт **.

А. Теппеев

* * *

К. Мечиев широко использует в своем творчестве прием контра-ста, противопоставлений – создает особую, свойственную только ему поэтическую систему. В его стихах торжествуют мощные, ни-кем еще в горской поэзии не испробованные, словно изваянные из камня, и в то же время живые, гибкие рифмы, усиливающие звучание и самой строки в целом, и «подкрепляющие» соседствующие гла-гольные рифмы. Он преобразует присущие народному песенному творчеству рифмы, делая их столь подвижными и выразительными, что они оказываются способными обозначить не только дей¬ствие, но передать смятение чувства и биение мысли лирического героя.

Утверждая этический кодекс горцев, выработанный в веках, ис-пытанный в суровой жизненной борьбе, К. Мечиев доказывает его полезность обществу. Он противопоставляет в своих стихах такие черты человеческой натуры, как храбрость и трусость, верность и предательство, честность и низость, и достигает этим возвышенного желания правды, свободы и справедливости, пробуждает в людях отвагу и стойкость в борьбе.

Но если противопоставление таких черт человеческого характера, как храбрость и трусость, честность и низость, таких явлений природы, как снежные обвалы и сенокосные луга, солнце и гроза, зима и лето, находится в непосредственной близости к фольклорной традиции, занимает основополагающее положение в поэтике устно-поэтического народного творчества, то такие сравнения и антитезы, как страны мира и кизячный дым родного очага, судьбы воробья и народа, князя и топора, неожиданны и являются философско-поэтическими открытиями Кязима Мечиева *.

А. Теппеев

* * *

Это наш Пушкин, наш учитель, преподавший нам уроки Добра, Правды, Справедливости и Мужества, начиная с «Колыбельной песни», которую мы слышали еще в младенчестве от своих матерей, и кончая мудрым «Разговором со старостью», глубокую суть которого, наверное, поймем до конца лишь при вступления в осень своей жизни.

Первые шаги в мир большой литературы мы делаем от сакли Кязима и, добравшись до вершин, всегда помним, что материнским молоком наших знаний является его поэзия.
Кязим научил нас смотреть на мир широко раскрытыми добрыми глазами*.

З. Кучукова

…Стихи К. Мечиева, созвучные чаяниям и интересам крестьян-ских масс, исходившие из глубины народной жизни, пелись на сва-дьбах и различных торжествах, во время отдыха и труда. Люди наслаждались его песнями, глубиной его мыслей, образностью, поэ-тичностью языка.

Мечиев знал все о своем народе, жил его болями и страданиями, был совестью, надеждой и маяком каждого горца**.

А. Мусукаева

* * *

Труд творческий представляется в поэзии Кязима Мечиева как взлет этических и эстетических устремлений человека. Эстетика труда связана с понятием «мастерство». Мастерство роднит поэта и камнетеса: оба заняты созидательной, общественно ценной работой. У истинного мастера немые и хо¬лодные «камни поют под мо¬лотком», становятся украшением дома, города. Мастерство вечно, как любовь и солнце***.

М. Гуртуева

* * *

Интимная лирика Кязима Мечиева и Косты Хетагурова воспри-нимается нами как одна из форм выражения тоски по красоте и гу-манистическим идеям, как средство прямого призыва к совершенству человеческих взаимоотношений. Романтизируя чистоту чувств женщины, слагая ей гимны, поэты Северного Кавказа выражали свой протест против грязи и фальши, контрастирующих с внутренней красотой и нравственным максимализмом женщины. Ее любовь обожествлялась и возводилась в культ.

Обожествление любимой, ее душевной чистоты для балкарского и осетинского поэтов не является уходом от противоречий действительности – скорее, является стремлением постигнуть жизнь в ее контрастах, несовместимых гранях. С другой стороны, любовь для них – попытка обрести опору бытия, путь к счастью. Ибо для человека, живущего в эпоху «страшного мира», любовь оставалась единственно возможным пристанищем души. «В мире все бренно: исчезнут слава и богатство, вечны лишь дружба и верность», – размышляет К. Мечиев. Без любви человек теряет связь с миром, энер-гию, окрыленность духа.

«...И жизнь без тебя не нужна!» – восклицает К. Хетагуров. В другом его произведении горец-бедняк признается любимой: «Жить без тебя не в силах я».

Вполне закономерен вопрос о причинах художественно-эстетической и мировоззренческой общности двух выдающихся представителей литературы осетин и балкарцев. Как та или иная литература может испытать влияние другой, если нет языкового общения? К тому же между К. Хетагуровым и К. Мечиевым не было временного пространства: они создавали свои произведения независимо друг от друга, с одной стороны, а с другой – боль¬шинство стихотворений осетинского поэта, перекликающихся с произведениями балкарца Кязима, было написано на русском языке. Ведь многие поэты окраин России, в том числе и Мечиев, не могли обращаться к русскоязычной литературе посредством знания языка, хотя формирование литератур, однотипных с русской, и не только с ней, но и с украинской, белорусской, литовской, сейчас ни у кого не вызывает сомнения. Например, в творчестве Мечиева наблюдается бесспор-ная общность как с великими поэтами Востока, так и с творчеством крупнейших реалистов – Горького, Некрасова, Туманяна и других, хотя об их связи или о том, что Кязим обращался к творчеству названных художников, говорить не приходится. <…>

Осетин и балкарцев связы¬вает многое: общность психологии, соци¬ально-общественной практики, быта, традиций, обычаев. Опре-деленную роль играет и устное народное поэтическое творчество. Не случайно в поэзии К. Хетагурова и К. Мечиева встречаются одни и те же образы, притчи, используемые для выражения той или иной концепции, конструктив¬ной мысли. Более того, у них нередки произведения, ассоциативным толчком для создания которых послужили одни и те же бытовые явления, природные феномены. Так, например, в стихотворении «Воробью, севшему в мой двор» К. Мечиев, обращаясь к птице, говорит, что она голодна, но ее участь лучше, чем у бедняка: она свободна и не знает трагедии неволи. В другом стихотворении озябший воробей в сознании поэта ассоциируется с обездоленным человеком: «Людей, подобных тебе, голодных и слабых, много, но в отличие от них ты – свободен», и, чтобы ребятишки не заманили его в силки, лирический герой просит птицу не соблазняться крош¬ками хлеба. В стихотворении «Синица» К. Хетагурова птица, не знающая забот, вызывает у лирического героя тоску по свободе: «И мне бы по небу, как птице, летать!».

Разумеется, легко прощупываемые контуры тематической и эс-тетической общности лирики К. Хетагурова и К. Мечиева опреде-лили и художественную ее общность. Иначе быть не могло. Но в то же время магия таланта, неповторимая индивидуальность двух по-этов таковы, что они сказались на каждом интонационном движении, детали, штрихе стихотворений. Поэтому здесь, наверное, уместно отметить, что насколько заметно родство осетинского и балкарского поэтов, настолько и броска их непохожесть в стилевом переплавлении жизненного материала. Достаточно сказать, что, например, К. Мечиеву свойственна ориентация на объективность изображения, балкарский поэт склонен доверять зримой, пластической картине, подтекстному изображению будничного, обыденного. К. Хетагуров тоже внимателен к жизненной конкретике, но он чаще, чем Кязим, полагается на максимальный эффект присутствия в стихотворении лирического «я», свободнее оперирует социально-поли-тическими понятиями, обобщенными образами, не боится открытых призывов, выражает свою мысль темпераментно и хлестко. Открытой тенденциозности не лишены и многие стихотворения К. Мечиева, хотя бал¬карский поэт чаще склонен к иносказанию, к обобщениям единичного. Поэзии К. Хетагурова больше свойственны исповедальность, обнаженность чувств и эмоций, тем-перамент бойца… 

Вместе с тем мы упустили бы одну из существенных особенно-стей поэзии классиков балкарской и осетинской литератур, если бы не охарактеризовали ее как лири¬ку ощущения своего «я» микрокос-мосом. «Я и народ», «Вселенная – моя отчизна, мой дом родной» – подобными поэтиче¬скими формулировками К. Хетагуров и К. Ме-чиев материализовали свои представ¬ления о неотделимости лично-сти и человечества. Выражая тоску о всеединстве на¬родов, о мире, в котором нет социального равенства, они были полны надежд на гло¬бальное торжество гармонии, солидарности.

...Верь, что мы, как любящие братья,
Воздвигнем на земле единый общий храм, –

писал классик осетинской литературы *.

З. Толгуров

* * *

Очень горько, но надо признать, что зачастую в передаче стихотворений Кязима отклонялись, притуплялись или переиначивались именно те слова и те рифмы, которые вырывались из освоенного и привычного пространства. Это естественно и неизбежно. В первородном виде сохранены стихи, записанные в тетрадки, оберегаемые памятью людей, для кого Слово Кязима было священным. Потому корректировки исключались как святотатство. К счастью, таких в народе было очень много, и благодаря им подлинный Кязим сохранен, но, конечно, очень неполно *.

Р. Кучмезова

* * *