Кязим рассказывал и такой эпизод, вероятнее всего почерпнутый им из книг. Собрались несколько человек в хадж, и среди них оказался вор. Как-то странники остановились на ночлег, все легли отдыхать, только вор исчез. Он отправился по дворам, заглядывал в окна домов. И увидел такую картину – мать успокаивала, как могла, голодных детей, не зная, чем их накормить: в доме не было ни крошки хлеба. Тогда воришка украл в другом дворе барана, зарезал его, а мясо отнес женщине с детьми. Когда он вернулся к месту ночлега, все его стали ругать, говоря, что он нехороший человек, коль и в хадже занимается воровством. На это он ответил им: «Видите на небе тучу? А тень от нее на земле тоже видите? За кем двинется тень от этой тучи, того Бог и признает хорошим человеком». И тень от тучи двинулась только за ним. Все удивились, так как считали себя самыми достойными. Кязим, завершая эту притчу, всегда добавлял: «Надо думать не только о себе, но и о других. Разделять их страдания, облегчать… Бог все видит – оценит и грехи, и добродетели».

Моя старшая сестра Чакира – сноха Кязима, жена его сына Асхада. У нас одна мать, но разные отцы, поэтому у меня с Кязимом двойное родство. Кязим к нам часто заглядывал, подолгу сидел с отцом; в такие моменты они к себе никого не пускали – все, что им было надо, приносил я: мясо, бузу. Они жарили шашлык, нагревали железо и опускали в бузу, разбалтывая ее, чтобы она пенилась. В кузне Кязима тоже всегда было много гостей – все, кто резал скотину, несли ему какую-нибудь часть. Кстати говоря, первым делом он угощал нас, помогавших ему мальчишек, а уж потом ел сам. В его кузне у наковальни была вырыта яма, в которой он и сидел. С правой стороны от ямы имелось окно без стекла. Кязим справлялся в кузне и сам, но и от помощи не отказывался. Как-то я попросил его сделать мне ножик, но он отказался, сказав, что нет железа – судя по всему, боялся, что по малолетству порежусь. Тогда я отломал от отцовской косы кольцо и отнес его Кязиму. Он узнал свою работу, рассмеялся, взял меня на руки. Потом все-таки сделал мне ножик, но не острый, и послал его наточить. А точильный камень, который лежал наполовину в реке, наполовину на берегу, смыло во время оползня, того самого, который почти уничтожил наше селение. Наш дом тоже смыло.

 

Рассказывает Инал Шаваев [*]

Канитат, жена Кязима, – моя родная тетя. Поэтому бывал я в доме Мечиевых довольно часто, выполнял различные поручения – чаще всего отгонял скот: у них были две коровы, овцы; приносил в чайниках воду из речки, закаливал железо…

Канитат запомнил худенькой, невысокого роста, привлекательной на лицо. Была она на редкость гостеприимной, о таких говорят, что их душа раскрыта, распахнута для людей. Гостей встречала радушно, окружала их вниманием, хлопотала, стараясь угостить самым лучшим, что было в доме. Перед войной – мне было тогда лет 12–13 – приезжал к Кязиму Кайсын Кулиев с русскими гостями. Один из них рисовал, и чаще всего для этого выбирал место на крыше кузни: забирался туда с мольбертом и просиживал часами. Как-то Канитат сказала мне: «Иди, зови русского обедать». Я поднялся на крышу кузни, взглянул на рисунок и обомлел – на листе бумаги было мое селение, и оно же простиралось внизу, маленький рисунок вобрал в себя и горы, и сакли, и речку, и небо. По-русски я уже немного говорил, но тут даже дар речи потерял: так потрясло меня мастерство художника.

Стряпала Канитат, кстати, на редкость хорошо. Особенно ей удавался балкарский суп. Вкус ее хычинов до сих пор мною не забыт. Зерно нам привозили из Нальчика, шикинцы меняли его на сыр, масло, мясо. Мука в основном была кукурузная. Славилась Канитат и своей фирменной, говоря нынешним языком, бузой – попробовать мне ее по малолетству не удалось,  но  запомнились  восхищенные  слова  старших.

Сам Кязим был очень добродушный человек, отзывчивый. Помню такой эпизод. Кто-то из зажиточных сельчан принес железо, попросил кузнеца выковать железный зуб для сохи вместо потерянного. Кязим работу выполнил, но отдал ее не заказчику, а какому-то бедняку. На возмущение хозяина ответил спокойно, но твердо: «У тебя железа на пять таких зубьев хватит, принеси – я сразу выкую. Ты же знаешь, кому я отдал – беден, ему детей кормить нечем. Если я ему не помогу, если ты ему не поможешь, на кого несчастному надеяться?..» Хозяину железа стало стыдно за свою жадность, и спор на этом закончился полюбовно.

Кязим, когда просил руки Канитат, написал стихотворение, суть которого в том, что Боги разрешают жениться, а люди нет. Многие были против их брака – неравного сословия фамилии. В селении было около 120 дворов, и почти половина из них – 57 – Шаваевы, а мечиевских только три – трех братьев. И вдруг дочку выдали за Кязима. Бабушка на этот вопрос отвечала примерно так: «Если бы вы в мусоре увидели золото, то разве прошли бы мимо?».

…По моим подсчетам, Кязим женился, когда ему было чуть за двадцать. Мой отец родился в 1885 году. Канитат была старше отца на несколько лет и вышла замуж в четырнадцать, а кое-кто говорит, даже в двенадцать лет. Следовательно, она родилась в начале восьмидесятых годов XIX века. Сам Кязим младше на семь лет, чем говорят люди. Детей у них было много, говорили, что 14, включая и тех, кто умер в младенчестве. Близко я знал Сагида, который родился в 1916 году. Характером он был весь в отца – добрый, отзывчивый, слова от него грубого не услышишь; да и мастер на все руки – сварщик исключительный, в просьбах никому не отказывал, люди его уважали, за глаза называли не по имени, а «сын Кязима». Относительно Асхада, сына Кязима, погибшего в 1942 году с тремя односельчанами, ходили слухи, что их расстреляли бандиты, будто бы за то, что они отказались идти с ними. Нашел их тела пастух.

Мой родной дядя Султанов женился на одной из мечиевских дочерей, той, что умерла при родах, оставив сиротами троих детей – двух сыновей и дочь. В Шики моей учительницей была Галина, жена другого кязимовского сына – Ахмата. Приходилось ей нелегко – балкарцы на русских тогда практически не женились, а уж чтобы семью оставить и связать судьбу с другой женщиной – случай для того времени редчайший. Была Галина обходительной, старалась во всем Канитат угодить. Русскую невестку они, может, и не хотели, но ладили и жили по-человечески.

…Что еще запомнилось? Хуламское сватовство Кязима – выполняя почетное поручение, он приехал в селение. Родители девушки пригласили свата в дом, а он еще во дворе стихами стал говорить, зачем они приехали, с чем приехали. Как тут можно было отказать?!

Остался в памяти и обряд вызывания Кязимом дождя. Видел, и не раз, как он в летние жаркие дни шел к речке с лошадиной головой. Священнодействовал там, зарывал голову, и в этот же день, в крайнем случае – на следующий обязательно шел дождь.

Для нашего селения все, что скажет Кязим, было как своего рода приказ. Он присутствовал на каждом – веселом ли, трагическом – событии, следил за соблюдением обрядов. Были в селении люди не менее образованные, чем Кязим. Например, Идрис Хочуев, он учился, многое знал, но знаниями с людьми не делился, да и сам ими мало пользовался. Кязим признавал, что Идрис грамотнее его, но в то же время осуждал – если ты никому не передаешь то, что знаешь, для чего тогда живешь: поделись и станешь сам богаче. Кязим часто сетовал, что ему не хватает знаний, что книги ему недоступны. Тем не менее, не имея высшего образования, не зная мировой литературы, он своим талантом, который я сравнил бы с пушкинским, сделал для своего народа ничуть не меньше.

 

Продолжает рассказ Зейтун Шаваев[*]

Кязим был одним из самых уважаемых в нашем селении людей. Его честность, порядочность не подвергались сомнению никем, не случайно он считался сельским мировым судьей; и спорщики, кем бы они ни были, никогда не оспаривали принятого им решения. Поражало и то, что он не требовал плату за свой труд – речь в первую очередь шла о неимущих, нуждающихся, потерявших кормильца, людях, кто пользовался его особым вниманием и сочувствием. Как-то вместе с матерью мы зашли в его кузню – надо было заточить кирку. Он, ни слова не говоря, принялся за работу, быстро все исполнил, а от благодарности отказался.

Знаю, что при Советской власти Кязим недолго сидел в тюрьме – преследовали его за веру. Поэта спросили, почему он продолжает делать намаз, ведь новая власть утверждает атеизм, безбожие, следовательно, получается, что Кязим противник Советской власти. Он ответил на эти обвинения будто бы так: «Если я делаю намаз, это вовсе не значит, что я против новой власти. Вера только укрепляет любовь к родине».

 

Вспоминает Токай Хуламханов [*]

В 1932 году Кязим и четыре его сестры были избраны участниками первого съезда ударников труда Кабардино-Балкарской области. Его сестры – Хура (по мужу Жабоева) приехала из Хулама, Дарина (по мужу Чочаева) – из Безенги, Алимат (по мужу Додуева) – из Шики, Абуш (по мужу Мокаева) – из Кашхатау.

В конце тридцатых годов несколько человек, среди которых были Жаша Солтанов, Хамзат Жабоев, Маштай Кадыров, начали преследовать Кязима, утверждая, что он пишет антисоветские стихи. Нелегко пришлось поэту, но он не сломался, не озлобился, продолжал писать стихи, нужные народу. Эти люди, в конце концов, сами попали в яму, которую рыли для Кязима. Оказалось, что во времена белоказаков они помогали контрреволюционерам.

 

Вспоминает Фатимат Шаваева [*]*

Приезд Кязима в наше селение Былым был связан со сватовством Азизы, дочери Езюрмеза Озарукова, с Ногай-хаджи – сыном его товарища по хаджу Мухаммат-хаджи Биттировым. Свое приветствие поэт начал словами:

 

Коня привязываем к золотому обручу,

Пусть будет мир хаджи Ногаю [*].

 

Когда Кязим приехал во второй раз – сватать Азизу, то сочинил про нее песню. И еще раз приезжал Кязим в Былым – за невестой. Свадебный кортеж состоял из сотни всадников. Свадьба длилась три дня и три ночи. Когда невесту увезли в Хулам, Кязим прислал письмо со стихами, где упоминал всех, с кем познакомился во время сватовства. Люди, прочитавшие его стихи, были изумлены: «Только раз он нас видел, а как точно охарактеризовал каждого, откуда он про нас так много знает?».