Прояснил эфенди и дату смерти Кязима: «Его на санях привезли из соседнего селения в селение, где жила дочь Шапий, утром 15 марта и сказали, что он умер вчера». Следовательно, Кязим покинул наш мир 14 марта 1945 года. Есть еще одно подтверждение этой даты. Один из местных жителей[***] рассказал, что запомнил день смерти Мечиева, потому что именно в марте он вернулся с фронта и его отец собирался делать курмалык по этому поводу. Уже был назначен день праздника, совпавший с днем его рождения. Но праздник не состоялся, потому что именно в этот день привезли Кязима. Человек этот показал свой паспорт, где датой рождения было указано 15 марта.

Рассказывает Исхак Кучуков [*]

В 1998 году мы, бывшие студенты юридического факультета Казахского госуниверситета им. Кирова, решили встретиться – повод был значимый: двадцатилетие со дня окончания вуза. Вместе со мной в Алма-Ату поехали председатель Зольского районного суда Ильяс Топалов и бывший сотрудник МВД Ако Динаев. Дни возвращения в молодость пролетели как одно мгновение. Перед отъездом мы решили побывать в местах, где жил в годы депортации Ильяс Топалов, где навсегда осталась его сестренка, умершая в младенчестве, – в колхозе им. Тельмана Кара­тальского района Талды-Курганской области. И вот на служебной «Волге» моего однокурсника, заместителя генерального прокурора Казахстана Нур­махана Исаева мы отправились в путь. Проехав около 400 ки­лометров, добрались до поселка Кальпе – Ильяс вспомнил, что он находился недалеко от колхоза им. Тельмана. Пастух-казах указал нам направление. Проехали еще несколько километров, пересекли канал, за которым обнаружили дорогу, густо заросшую травой. По ней и двинулись. Вот и селение. На улицах ни души. В одном из домов заметили пожилого мужчину, объяснили ему цель приезда, он, в свою очередь, отыскал трех почтенных аксакалов. Один из них и вспомнил родителей и дядю Ильяса. Старики показали нам место, где жили балкарцы и карачаевцы. От улицы не осталось и следа, на месте домов – бугорки, заросшие бурьяном. Как оказалось, после отъезда балкарцев в домах никто не поселился, и они со временем развалились. Наступающие пески уничтожили и кладбище, где была похоронена сестренка Ильяса Топалова. Пора было уезжать, но тут кто-то из казахов сказал, что одна из могил наших земляков сохранилась, и повел нас к ней.

Добрались до могилы, заросшей густой высокой травой, раздви­нули траву и… обомлели. На проржавевшем памятнике из листо­вого железа было написано: Мечиев Кязим Беккиевич. Чувства наши поймет только тот, кто знает, сколь дорого это имя для сердца каждого балкарца.

Один из аксакалов произнес над могилой молитву, а прощаясь с нами, сказал: «Я слышал, этот акын для вашего народа, как для нас Джамбул. Но на могилах наших акынов стоят мавзолеи». Мы не могли поднять на него глаза, так нам было стыдно.

В Нальчике, взяв в попутчики депутата Эльбрусского райсовета Хасыма Гызыева, просим принять нас премьер-министра респуб­лики Хусейна Чеченова. Рассказываю ему об увиденном, говорю о том, как восприняли наш приезд местные жители, о необходимости принятия решения на правительственном уровне.

 

Рассказывает Хусейн Чеченов[*]

Не знаю точно, кто первым прилюдно высказал мысль о возвращении праха Кязима на землю предков, но знаю твердо одно: она – эта долгие годы несбыточная мечта о воссоединении певца и отчизны – жила в сердце каждого балкарца, пережившего депортацию. Говорили об этом Керим Отаров и Кайсын Кулиев – между собой, в дружеском писательском кругу, поднимая данную тему на том уровне, который им был доступен. Думал об этом Борис Зумакулов, долгие годы работавший секретарем обкома партии по идеологии, которому, к сожалению, так и не удалось гласно поставить столь знаковый вопрос. Ведь речь шла не о простом перезахоронении из одной могилы в другую – об акте. Акте особой значимости: своеобразного извинения за допущенный произвол, за поруганные честь и достоинство целого народа, огульные обвинения и гибель множества ни в чем не повинных людей. Должно было наступить другое время, прийти другие люди, понимающие, что покаяние не унижает государство, а поднимает его – поднимает на более высокий уровень: ответственности не только за настоящее и будущее своих граждан, но и за прошлое. Которое нельзя изменить, но которое надо помнить, извлекая уроки и выводы.

О возвращении Кязима я думал неоднократно – и в начале девяностых, когда этот вопрос был не в моей компетенции, и особенно часто, когда пришел во властные структуры. У каждого из нас, переживших выселение, в Казахстане, Киргизии остались могилы близких – родные плоть и кровь оказались разлучены не только временем, но и пространством. Километрами, в подавляющем большинстве случаев непреодолимыми, и от этой безысходности наполняющими сердце неизбывной печалью. Маме моей не раз снился один и тот же сон: мать ее, моя бабушка, оживала в нем, была молодой и красивой, радовалась и улыбалась, но под конец, уходя в свое невозвратное далеко, еле слышно спрашивала. Не укоряла, а именно спрашивала: «Почему ты, дочка, оставила меня здесь, почему не забрала с собой?» Сколько бы раз в детстве я ни слышал этот мамин рассказ, необъяснимая дрожь пробегала по телу, а глаза наполнялись предательской влагой. Тогда я еще не знал, что мужчины могут не стесняться этих слез – не слабости, а отчаяния боли и тоски бессилия.

Это чувство испытывал я, читая «Декаду» Семена Липкина, – помните момент, когда Зарема Отарова выводит слова песни-мольбы Кязима о том, что он согласен стать камнем, лишь бы не остаться на чужбине. И пронзительный – парой строчек ниже – эпизод обыска уже возвращающихся из изгнания людей, когда начальство узнало, что «они в мешках увозят выкопанные из могил кости умерших… Но разве можно оставить на чужбине своих умерших?».

Тем более останки того, кто олицетворял собой душу Балкарии? Так что письмо депутатов Эльбрусского  райсовета, обращение писательской интеллигенции республики ко мне, как к главе правительства, явилось в большей степени не поводом, а еще одним подтверждением того, что наконец-то  пришло время исполнения заветного желания каждого балкарца.

Нашел моментальную и твердую поддержку у Президента КБР В. М. Кокова, увидевшего в этом символический знак – черная страница истории балкарского народа завершается событием жизнеутверждающего смысла – возвращением не праха, а души. Возвращением памяти, надежд, будущности. Президент поинтересовался, какая нужна помощь. Ответил, что честью для меня будет справиться своими силами. Но подобное отношение Валерия Мухамедовича, искренняя неформальная заинтересованность, деловые советы вызывали особую благодарность.

Тогда я даже не представлял, какое множество проблем придется решать. Страна распалась, но составляющие этого распада – закостенелость, бюрократизм, инертность – еще более окрепли. Планировали зафрахтовать военный самолет, но Россия и Казахстан – государства суверенные, а значит, речь идет о пересечении государственных границ, для чего необходимы всевозможные согласования на самом высоком уровне. Одна сложность рождала другую, количество инстанций множилось, письма следовали одно за другим, составив со временем достаточно внушительный документооборот, а конца делу не предвиделось. Оно затягивалось, дни шли за днями, сплетаясь в месяцы, что у кое-кого могло создать (не удивительно, что такие реплики в конечном счете и прозвучали!) мнение в незаинтересованности руководства. И это было обиднее всего.

И наконец, Владимир Жамборов, руководивший в те годы внешнеэкономическим ведомством республики, непосредственно занимавшийся по моему поручению этим вопросом, в один из октябрьских дней доложил – к вылету все готово. И словно камень с души спал – решена проблема финансирования, подготовлен контейнер для транспортировки останков, утвержден маршрут следования, обещано содействие со стороны казахстанского руководства самого высокого ранга – добрый десяток телефонных разговоров проведен мною лично; гражданский самолет семейства «яков», идею зафрахтовать который подал Валерий Мухамедович, готов принять на свой борт членов делегации Кабардино-Балкарии. Жесткая ограниченность финансовых возможностей – достаточно сказать, что дозаправка самолета керосином была осуществлена за счет частных средств, да и минимальная вместимость транспортного средства не позволили расширить состав делегации. Полетели Владимир Жамборов как непосредственный ответственный от правительства за акцию, представитель духовенства Тахир-хаджи Атмурзаев и от Союза писателей КБР Ахмат Созаев и Сафарби Хахов.

1 ноября 1999 года в 6 утра самолет вылетел из Нальчика, с двумя дозаправками к вечеру добрался до Алма-Аты, где была организована торжественная встреча на уровне правительства республики, с участием многочисленных представителей Ассоциации народов Казахстана, наших соотечественников. Прозвучали слова глубокой благодарности за столь знаковый поступок, уверенности, что у народа, помнящего святые для него имена, большое и светлое будущее.

К полудню следующего дня эскорт машин добрался до места захоронения. Здесь работа была организована четко и оперативно – глава местной администрации (в Казахстане его называют акым), заранее предупрежденный, подготовил землекопов, необходимый инвентарь, расчистил место захоронения. Останки Кязима были извлечены из земли, помещены в саркофаг, и в этот же день делегация выехала в аэропорт, где ее ждал самолет, прибывший в Нальчик далеко за полночь.

Согласно предварительной договоренности с  начальником бюро судмедэкспертизы прах поэта был отвезен для идентификации. Предложение это исходило от Валерия Мухамедовича, и оно было абсолютно обосновано – надо было отсечь всевозможные кривотолки, на которые, к сожалению, охотников у нас еще превеликое множество. Тем более что достаточно остро встал вопрос о месте захоронения. Была у него не только человеческая составляющая, но и – что отрицать – национальная. Соразмеряясь с судьбой, конечно, это надо было делать в Шики, советуясь с душой – на мусульманском кладбище, в контексте реабилитации народа – у мемориала. У любого из этих решений были свои противники и сторонники, свои за и против, начиная с тех доводов, что если прах поэта отвезти в высокогорное село, его могила станет практически недоступна для большинства жителей республики, и кончая теми суждениями, что курортная зона Долинска не лучшее место для последнего приюта.