…Как-то ко мне пришла женщина, – она была уже на грани безумия от тяжелой, беспросветной жизни и жаловалась мне на то, что ее отдали замуж за ненавистного ей седобородого старика, богатого и жестокого.
Сама же она происходила из бедняцкой семьи и любила храброго, сильного, красивого юношу... Но родители, подчиняясь существовавшим тогда законам, выдали ее за нелюбимого старика и навсегда загубили молодую жизнь.
Когда она мне рассказывала обо всем этом, плакала горькими, неутешными слезами. Вместе с ней плакал и я, а потом написал песню, которую все вы хорошо знаете...
Я никогда не писал таких песен, которые были бы непонятны моему народу. Я всегда старался вкладывать в свои песни содержание и мысли так, чтобы песню каждый из вас мог рассказать своими словами.
От сестры Кязима родилась моя мать, его сестра моя бабушка. Сам я родился в 1933 году, но вот что интересно – облик Кязима помню хорошо, частенько он заходил в наш дом, радовал меня гостинцами. Впоследствии увлекся его стихами, они стали добрыми спутниками моей жизни. Врезались в память рассказы матери о Мечиеве, его мудрости и доброте, его набожности и душевности, о том, как односельчане собирали для него деньги, чтобы Кязим как один из самых достойных шикинцев совершил хадж, как, уже во времена Советской власти, он защищал людей, которых должны были раскулачивать. Когда он появлялся на улице, многие специально выходили из домов, чтобы лишний раз увидеть Кязима, поздороваться с ним, а уж пройтись с ним рядом считалось за честь.
Под песни Кязима, которые пела мама, прошло мое детство. Отец мой Хусейн Асланович не раз рассказывал о Кязиме – бывал в его доме, слушал его стихи, сам пробовал писать, благодаря поэту познакомился с теми, кто учился арабскому языку. Будучи сам глубоко верующим человеком, он отдавал должное духовности Кязима, его постоянной тяге к религиозным знаниям. Когда верующих стали притеснять, затаился в себе, глубоко переживал, но по-прежнему держал в доме священные книги. В час выселения тяжело переживал, что не может взять с собой книги, хотел их уничтожить. Сельчане сказали ему: «Эти книги работали для нас твоим языком. Не уничтожай их, а раздай нам. Мы их сохраним». И разобрали по семьям его библиотеку. А потом, когда мы уже жили во Фрунзе, через родственников и знакомых передавали их. Уже вернувшись, отец как-то поехал в Жанхотеко и там нашел несколько своих книг. Через эти книги, которые держал в руках сам поэт, тянется ниточка нашей духовной связи с Кязимом.
…Моего мужа Назира Чапаева, когда он еще был подростком, отец послал из Безенги в Шики – к Кязиму поправить косу. Увидев мальчика, кузнец поинтересовался, кто его прислал, а узнав, наточил косу, но, отдавая, велел передать отцу, что при встрече он его отругает, так как послал сына в дальнюю дорогу с необмотанной косой. Потом Кязим попросил Назира нарвать ему травы, а когда тот исполнил его просьбу, скрутил из этой травы жгут, которым и обмотал косу.
Когда Назир работал в школе Шики, то имел возможность не раз общаться с Кязимом. Вспоминал, каким хлебосольным человеком был Мечиев, хлеб и сыр не убирались с их стола. Кто бы ни зашел, Кязим усаживал его за стол, кормил, выслушивал, расспрашивал, советовал. Вместе с Назиром на рабфаке училась девушка, которую тоже послали в Шики. На ней женился сын Кязима, при этом оставив свою жену и ребенка. Когда женщины решили ее выгнать из селения, Кязим не разрешил: «Не знаю, за что меня, отца, наказал Аллах, и вам не дано знать. А раз так, пусть живут». Женщину эту он не ругал, на нее не косился, ничего не имел против того, что она русская. Ведь Аллах не делит людей по национальностям, для него есть только верующие и неверующие. Единственное, что не разрешал Кязим этой женщине – прикасаться к вещам, используемым при проведении обрядов, так как она не была мусульманкой. Жили они все в одном доме, детей ее он любил ничуть не меньше, чем других внуков.
…Как-то, уже в годы работы Назира в Нальчике, в газете, он шел мимо гостиницы и неожиданно увидел Кязима. Тот настолько обрадовался встрече, что даже слезы выступили на глазах – надо же, не где-нибудь, а в самом Нальчике встретился с безенгиевцем. Оказалось, что Кязима вызвали в столицу республики для записи его стихотворений, и он как раз шел с очередной встречи. Рассказал Кязим, что ездил в Тырныауз, спускался в шахту, где добывают молибден; просят его написать об этом стихи. Встреча та была короткой, но запала Назиру в память, ибо была последней…
Я не была сторонницей переноса мечиевского праха, даже написала письмо в газету, протестуя против этого. На 130-летие Кязима в республику приезжал один казах, который говорил: «У нас был хаджи Кунанбаев, а теперь два хаджи. Мы ими гордимся. Когда я приехал сюда, шел дождь. Но на самом деле это не дождь, это – слезы народа о своем сыне. Хоть прошло много лет, для народа он живой. И мы гордимся, что он лежит в нашей земле». Мне было приятно слышать такие слова, и я была уверена, что там, на чужбине, могила поэта почитаема. Но когда увидела по телевизору, в каком она состоянии, то не отправила письмо в газету и пришла к выводу, что была не права.
Впервые его имя я услышал от своей бабушки, печально певшей:
Это говорит хромой Кязим,
Плачут мои глаза постоянно...
На мой вопрос, кто такой «хромой Кязим», она ответила, что слово этого человека подобно словам нартов, оно правдиво и величественно. Впоследствии имя Кязима и слово его я постоянно слышал в Гунделене – в доме отца, в Хасанье – в семье матери, у соседей, на улицах, базарах – везде, где собирались люди. «Как сказал Кязим», – с этой присказки начинались ныгыши.
Перед войной, когда я уже учился в четвертом класе, увидел в сельском магазине книгу Кязима «Мое слово», сказал об этом бабушке. И бабушка, которая ни одной копейки не тратила зря, достала из бездонного кармана своего длинного платья несколько медных пятаков. Так книга Кязима пришла в наш дом, под влиянием его стихов окрепло мое желание писать самому. Еще в младших классах я увлекся сочинением стихов, рассказов, сказок. Однажды показал свои творения старшему товарищу, тот посоветовал послать их в газету. Долго раздумывал, наконец, решился. А вскоре произошло настоящее чудо – мои стихи были напечатаны вначале в районной газете «Красный Эльбрус», а потом и в республиканской «Социалист Къабарты-Малкъар». Получил я письмо и от председателя Союза писателей Керима Отарова. Он сообщал, что мои стихи ему приглянулись, приглашал в Нальчик. И вот на летних каникулах, сразу после пионерского лагеря, я поехал на встречу с Керимом Отаровым.
– А я считал, что ты уже взрослый, – сказал Керим, увидев меня, и достал из ящика стола листки с моими записями. – Ты сам написал этот рассказ?– спросил он.
– Да.
– А отец тебе не помогал?
– Нет, никто мне не помогал.
Керим стал расспрашивать, кто мои родители, как я учусь, кем думаю стать в будущем. Напоследок посоветовал не терять связи с Союзом писателей. Я пообещал. И через какое-то время вновь приехал в Нальчик, пришел к знакомому кабинету. Открываю двери – и вижу на диване белобородого старика, которому что-то рассказывает Керим. Я растерялся и попытался тихо закрыть дверь. Но Керим уже заметил меня и, широко улыбаясь, сказал: «Заходи, молодой человек, тебе очень повезло – ты пришел к Кязиму».
Когда я услышал, кто этот старик, еще больше растерялся.
Кязим это заметил, позвал меня:
– Здравствуй, сынок. Входи, садись рядом.
Керим рассказал, чей я сын, отметил, что пишу стихи.
– Я знаю его отца, – сказал Кязим.– Будет похожим на него – станет уважаемым человеком.
Взрослые продолжили прерванный моим приходом разговор.
Мое детское сердце было наполнено радостью, я все время поглядывал в сторону Кязима. Запомнились его карие глаза, в которых даже мне, мальчишке, была заметна глубокая печаль, мягкий голос, лоб, покрытый словно вырезанными скульптором морщинами, сильные руки, крепкие мускулы, которые не могла скрыть даже одежда.
В это время Керим кому-то позвонил по телефону, а положив трубку, сказал:
– Зовут в гости в редакцию. Пойдем?
– Как не пойти в гости, – весело ответил Кязим, – может, нас там мясом ягненка угостят?
Он легко поднялся и, почти не опираясь на палку, направился к выходу из кабинета.
Редактор газеты «Социалист Къабарты-Малкъар» Магомет Цораев встретил нас тепло и радушно, расспрашивал о творческих планах, просил сотрудничать с газетой. Видно было, с каким уважением он относится к Кязиму, и отсвет этого уважения пал и на мою скромную персону. А потом редактор дал Кязиму листок бумаги с какими-то стихами и попросил высказать свое мнение о них. Керим привстал, чтобы тоже посмотреть, и в этот момент в кабинете словно вспыхнула молния, ослепив нас на мгновение. Только тогда я понял, что Магомет таким образом отвлек нас, чтобы фотография получилась живой и непосредственной.
На прощание Кязим сказал мне: «Сынок, будем живы, я научу тебя писать стихи». Но нашей новой встрече не суждено было состояться…
Известна фотография Кязима, где он стоит возле входа в гостиницу «Нальчик». В момент съемки я находился рядом. Кязим сказал: «Парень, иди сюда, ты ведь тоже стихи пишешь». Мне было не совсем удобно мешать старшим, и я не подошел. В те дни я тоже жил в «Нальчике», по соседству с Кязимом. Он, человек глубоко верующий, совершал по несколько раз в день намаз. Для омовения ему была нужна вода – я брал кувшин, набирал воду, относил ему и уходил. Вот такой была моя первая и последняя встреча с поэтом.