КЯЗИМ: Главное слово

*  *  *

…К. Мечиев, следуя творческой традиции восточных поэтов, приступает к созданию поэмы «Тахир и Зухра» на основе распространенного в тюркоязычном мире любовного сю­жета. Надо полагать, он обратился к трагической любовной истории не просто потому, что она была незаурядным поэтическим яв­лением в тюркоязычной поэзии, но главным образом потому, что содержание ее было близко жизни балкарцев. Кязим Мечиев не раз был свидетелем того, как, повинуясь адату и шариату, суровым родовым законам, горцы топтали и ломали высокую и чистую лю­бовь, разлучали любящих во имя богатства, из соображений нажи­вы и выгоды. Трагические испытания, выпавшие на долю Зухры и Тахира, должны были отозваться, по мысли поэта, в сердцах неус­тупчивых приверженцев религиозных догматов и феодальных пред­писаний.

Балкарский поэт хорошо знал, что восточная традиция не толь­ко допускает, а и поощряет поэтическое соперничество на традици­онные сюжеты. Создавая свою версию трагической любви Зухры и Тахира, он не следует ни за Молла Непесом, сочинение которого было известно ему по библиотеке Чёпеллеу, ни за авторами других вариаций на эту тему. Он обогащает популярный сюжет балкар­ским, горским национальным мироощущением и являет слушате­лям совершенно оригинальное самобытное произведение.

Кязим показывает бесчеловечность вмешательства внешних и враждебных сил в жизнь любящих, в красоту отношений Тахира и Зухры. В создании образов Тахира и Зухры ярко сказалось виртуозное мастерство Кязима, пластичность и богатство его поэти­ческого языка.

Совершенно закономерно то обстоятельство, что в этот период своего творчества Кязим Мечиев нередко обращается к мусульман­ским легендам и мифам. Опираясь на известные арабские источни­ки и на Коран, он создает поэму о чудесном рождении и откровени­ях пророка Мухаммеда. Эта поэма захватывает своей простотой и образностью, красотой и богатством языка. Не в пример псевдоученым назиданиям сельских эфенди, Кязим писал простым и понятным народу языком, словно вникал в душу каждого горца, привлекая его к праведной и разумной жизни, к честному труду и брат­ству. Идеализируя в целом образ Мухаммеда, Кязим, однако, не призывает своих слушателей к отречению от земных благ, к пассив­ному ожиданию смертного часа. Не все в этом мире временно и су­етно, говорится в поэме. Веря в то, что лучшая часть его жизни на том свете, человек все же должен трудиться во имя счастья на зем­ле и блаженства в потустороннем мире. Только труд делает существование человека нравственным.

Труд и вера как два главных достоинства и образца праведнос­ти становятся ведущей идеей и поэмы Кязима Мечиева «Мир» («Дуния»), написанной в 1896 г.

Земля, или жизнь на земле, по Кязиму, является «раем изна­чальным», а срок, данный человеку здесь, – это время испытания чистоты и благородства его помыслов.

Открыв для нас же на земле этот рай,

Сотворил он (Аллах) еду, воду, сладости,

Чистых рек, плодов, ягод – тьму, –

Но не обольщайтесь – мир этот не вечен!

<…> Мир «здесь» и мир «там» – эти два понятия, осмысливающие человеческое существование, с юности глубоко занимают Кязима Мечиева, становятся основой его религиозных и светских исканий, особенно в первые годы творчества. Что есть человек «здесь» и «там»? Как он должен жить «здесь», чтобы обрести место в раю? Этими вопросами пронизано все раннее творчество Кязима Мечие­ва. Отвечая на них, Кязим Мечиев первоначально оставался на позициях исламской морали. Однако уже тогда в своих размышлени­ях о смысле жизни он неизменно исходил из реального жизненного опыта, затрагивал острые проблемы общественно-поли­тического и экономического состояния своего времени. Его отношение к изобра­жаемой действительности звало к активности, утверждало справед­ливость и труд как высшие принципы жизни на земле. Тем самым К. Мечиев поднимается до постановки насущных жизненных проб­лем на уровне литературы.

Творческое обращение К. Мечиева к сюжетам из жизни святых, отклик на первоистоки мусульманской мифологии и морали, тем не менее не содержат в себе пропаганду ислама, воспевание его дог­матов. Поэт как бы выверяет эти сюжеты знакомой ему жизнью. И, опираясь на свой жизненный опыт, размышляет о разуме, о вере, о нравственном содержании человеческой души, о месте человека в обществе и на земле [*].

А. Теппеев

*  *  *

Первое, что бросается в глаза даже при знакомстве с поэмой «Тахир и Зухра», – то, что оно являет собой экскурс в прошлое, но автора это интересу­ет не столько своей документальной стороной, сколь­ко возможностью извлечения из событий минувших эпох уроков, полезных для совре­менников. Легенда о Тахире и Зухре существовала задол­го до Мечиева, но он счи­тал правомерным создать свою вариацию драмы с тем, чтобы исторический ма­териал наполнить новым смыслом, вытекающим из раздумий над сегодняшним днем.

Мечиев максимально приближает легенду к балкарской действительности. Его глубоко народное произведе­ние было написано в период, отмеченный в истории Кабардино-Балкарии как время жесточайшей реак­ции, произвола и насилия. Подлинным гимном свободе прозвучала поэма Кязима. Большое место отведено в ней проблеме тирании. Не тривиально решает ее Мечиев. Конечно, легче всего было нарисовать образ хана-тирана черными красками, но Кязим – художник-реалист – показывает нам живого человека с его постоянными сомнениями, разо­чарованиями, душевными ис­каниями. Вначале перед на­ми сильный человек, умелый, мудрый и справедливый пра­витель своего владения. Он еще свободен от социальных предрассудков, ценит людей не по происхождению, а по личным человеческим каче­ствам. Потому лучший друг хана – его визирь, потому он с легкостью дает клятву выдать дочь за сына визиря.

Трудно себе представить человека, наделенного сво­бодой больше, чем хан. Но так ли уж он свободен? Получается, что практически он не может быть хозяином своей клятвы, потому что над ним довлеют жестокие законы социального неравен­ства. Хана раздирают про­тиворечия. С одной сторо­ны, он искренне желает счастья единственной дочери, с другой – положение обя­зывает его встать на пути дочери. Временами, предаваясь порыву своего обещания и зову добродетели, хан готов отдать дочь за Тахира, но чувствует, как по ногам и рукам он связан крепкими цепями предрас­судков. Вера в их мистиче­ское превосходство делает из него слепое орудие зла и насилия.

Парадоксально, но получа­ется так, что хан, тираня других, сам является рабом невежества и предрассудков, сковывающих его волю и не­зависимость. Будучи сам не­свободным, он не может дать свободу другим. Это и превращает его в тирана-фанатика.

«Свобода – залог сча­стья!» – раскатами эха раз­дается над Кавказом. Из глубины времени мы явст­венно слышим голос мудрого Кязима. Голос землянина. Голос человека, которым мы всегда будем гордиться… [*]

З. Кучукова

*  *  *

Как и Низами в своих масневи «Хосров и Ширин», «Лейли и Меджнун», Кязим в поэмах «Тахир и Зухра», «Бузжигит» поет гимн самому земному и одновременно самому возвышенному чувству человека – любви. Так же как Низами, Кязим, вопреки учению ис­лама (проповедником которого был), считает это чувство самым пре­красным и естественным, а не постыдным и греховным, делая рав­ными в любви мужчину и женщину.

Мотив встреч и расставаний – излюбленный сюжетный ход многих восточных поэм о любви – и в поэме Кязима так же, как у Ни­зами в «Лейли и Меджнун», символизирует сложность жизненного пути, предназначенность влюбленных друг другу вопреки испытаниям.

Безумцем называет своего героя Низами (Меджнун – «сумасшедший», «одержимый бесом»). Неоднократно употребляет эпитет «хайран» («безумный») и Кязим по отношению к возлюблен­ному Зухры. Безумие это и в трактовке восточного поэта, и в трактовке Кязима – не заурядное сумасшествие. Это не только одержимость любовью к земной женщине. Герои обеих поэм – талантливые поэты, на их судьбах – печать избранности. Они приближены к тем откро­вениям духа, которые доступны не каждому смертному.

Но в поэме Низами «Лейли и Меджнун» присутствует мистический, суфийский план. Поэтому герой порывает с миром людей, погружаясь во внутреннее самосо­зерцание, во всепоглощающую страсть, которая в конце его пути уже направлена не на реальную возлюбленную, а на некий ее иде­ал, символизирующий божественное начало. Это – воплощение люб­ви духовной, обращенной к богу.

У Кязима мы не найдем этого подтекста. Тем не менее неистовство возлюбленного Тахира, его готовность пойти на смерть во имя высокого идеала любви, полная концентрация всех духовных сил на своей страсти очень приближают идею соз­дания образа к идее восточной поэмы. Понятно, что и у Кязима речь идет о любви необычной. Слово «махаббат», часто встречаю­щееся в поэме, в тюркских языках употребляется для обозначения возвышенной любви, лишенной земной чувственности. Любовь Тахира и Зухры – это любовь людей, одарен­ных особым мироощущением, любовь, рождающая поэзию, лучшие образцы которой во все времена творились на пределе духовных возможностей. И это предельное напряжение духа, пытающегося возвыситься до божественного откровения, как раз и является тем, что делает для окружающих «безумцами» и Меджнуна, создающего бессмертные газели, и Тахира, всецело поглощенного своей любовью и творчеством [*].

З. Джанхотова

*  *  *

Глубину влияния Низами на Кязима переоценить невозможно, но если провести параллели текстов, то станет ясно, что мир поэтической мысли балкарского поэта вдохновлялся Низами. Очевидно, что желания иметь продолжателя рода, даже в обмен на огромные богатства, ярко выражены как в «Лейли и Меджнуне», так и в «Тахире и Зухре».

Некоторые сюжетные линии повести Низами в «Тахире и Зухре» особых изменений не претерпевают, хотя в текст введены иные «посредники», к примеру, Бабахан со своим служащим Бахиром по пути в свои владения встречают нищего в рубище, который предсказывает исполнение его мечты в обмен на тысячу золотых. Мотив страстного желания ребенка у Низами обращен к Аллаху, у Кязима – тоже. Обращение Бабахана и Бахира к Всевышнему воспринимается как шедевр, свидетельствующий о выдающемся таланте Кязима.

Таким образом, возникает вопрос, что же передалось от учителя к ученику? Естественно, острота восприятия особенностей своей эпохи, ответственность перед ней, миссия человека – продолжать род человеческий. Неповторимая индивидуальность каждого из поэтов несомненна, хотя в кязимовской эпопее поэтическая школа Востока сказывается четко…

На наш взгляд… ученик достоин своего учителя. При этом творческая самостоятельность Кязима не вызывает сомнения[*].

Е. Жабоева-Тетуева

*  *  *

В 1907 г. Кязим Мечиев создает сложное реалистическое произ­ведение из современной ему жизни – поэму «Раненый тур»… По стройности композиции, гармонич­ности, соразмерности частей, по мудрой простоте лексики и глубо­кой трагичности социального конфликта поэма «Раненый тур» ста­ла выдающимся вкладом в духовную культуру балкарцев. Она от­крыла новые, доселе неизвестные горизонты художественного ви­дения жизни.

Поэма состоит из восьми частей – глав, каждая из которых представляет собой законченную художественную структуру. Композиционные параллели, определяя позиции противоборствующих сторон, устанавливают ассоциативную связь между ними, состав­ляют многообразное единство поэмы.

Вступление к поэме – самостоятельное лирическое произведе­ние со своей художественной задачей. Поэт подготавливает чита­теля к рассказу о раненом туре и одновременно создает яркую, выразительную, художественно завершенную картину горской дейст­вительности. Она омрачена чувством невозможности донести слово поэта, ставшего «болью народною», до самых глухих ущелий.

У балкарцев нет печати и «грамотных мало» в горах, «мир – на заре и на закате» сокрыт для «невидящих глаз». Словосочетание «невидящие глаза» несет в себе многозначную смысловую на­грузку: беды горца оттого, что глаза у него незрячие, – говорит поэт. Все трагедии в горах происходят из-за неграмотности народа, из-за его темноты и бесправия. При таких обстоятельствах поэт «не может, не должен молчать». Замысел поэта изначально мяте­жен: назвав глаза народа невидящими, он намерен дать ему зре­ние, сделать все для его духовного прозрения.

Народ терзаем внутренними противоречиями. У него отнимают «и поле, и последние хлебные зерна». Но народ же обладает таким бессмертным сокровищем, которое никто не в силах у него ото­брать: это сокровище – его сказки и песни. В слиянии с этим богат­ством К. Мечиев видит смысл своего слова. Судьба поэта осмысли­вается в единой судьбе народа. Если раненый тур – символ изны­вающего от кровавых ран народа, то и поэт страдает от них же:

О раненый тур,

Я похож на тебя.

И я, кровью обливаясь,

Начинаю рассказ.

Поэту важно во вступлении не только психологически мотиви­ровать предстоящий рассказ, заявить о желании раскрыть глаза, но и художественно убедить в закономерности, типичности тра­гической истории, заставить поверить в нее. Во вступлении он дает философское осмысление социальных корней того, что приш­лось пережить охотнику Хашиму. С самого начала читатель гото­вится к восприятию реально свершившейся трагедии.

Во второй главе поэт изображает самого тура – красивого, большого, круторогого. Автор описывает его с такой же любовью, с какой во вступлении говорит о народе. Тур не просто красив, он силен, он – бесстрашный охранитель стада, принимающий на себя все подстерегающие его беды. Тур, как и народ, мечтает «о жизни, о воле».

В третьей главе эта идейная и композиционная параллель ус­ложняется. На охотничьей тропе встречаются – каждый со своей правдой – раненый тур, голодный волк и охотник Хашим. К. Ме­чиев, продолжая тему тура, сталкивает его с двумя, одинаково опасными для него врагами – охотником и волком. Каждый пока еще не имеет самостоятельной сюжетной линии, их взаимосвязи только еще складываются, но уже предвидится трагический конф­ликт. В третьей главе завязываются сложные композиционные «узлы» – охотник и его жертва (тур), волк и его жертва (тур), отношение охотника к жертве (туру) и его преследователю (вол­ку), и все они ведут к постановке философской дилеммы гуманизма и жестокости, добра и зла, их обусловленности, неизбежности и взаимоотрицания.

Тур в равной степени жертва и для волка, и для охотника. Оба – и волк, и охотник – движимы одной лишь целью: удовлетворить свои потребности. Волка гонит голод, охотник же обременен за­ботами о голодных детях и унизительной зависимостью от госпо­дина, князя, которому он обязан поставлять дичь.

Однако охотнику претит преследование раненого тура. В поэме торжествующе звучит фраза: «Бедняк, пожалел он беднягу». Хашим, преследуемый не менее злым ненасытным «волком» – князем Джамбулатом, близко к сердцу принимает беду раненого тура. Сознание, что справедливость, хотя бы в этом случае, может востор­жествовать по его, охотника Хашима, воле, заставляет его выстре­лить в волка, и тем спасти тура. Он возвращается домой с пустыми руками, слыша голодный плач детей и поношения князя.

Сцены на охоте, полные глубокой символики и экспрессии, пред­восхищают закономерность социального конфликта. Сопоставление раненого тура, охотника и волка способствует глубокому, эстети­чески насыщенному раскрытию характеров персонажей.

В четвертой главе поэт вводит читателя в мир бедной горской семьи. Реакция жены на поступок Хашима раскрывает духовное ве­личие простого человека – нравственные истоки поведения охот­ника. Скромность, несокрушимая вера в силу добра и милосердия, глубокое сочувствие к терпящим нужду и бедствие – вот характер­ные черты горцев. Неважно, что Хашим вернулся без турьего мяса, важно, что он, оглушенный голодным криком детей, не утратил чув­ства сострадания. «Есть мучнистая похлебка», обойдутся дети. Хашим способен преодолеть нужду, выдержать насилие, перенести голод, но не способен поступиться совестью, душевной добротой, чувством сопереживания. И это свое нравственное кредо Кязим противопоставит затем, в следующей главе, темным силам – князь­ям вроде Джамбулата, потерявшим человеческий облик.

Кульминацией поэмы является встреча Хашима с Джамбулатом (пятая глава). Здесь сошлись все позиции, все противоборствую­щие силы. Частные конфликты сфокусировались в главном, соци­альном. Социальное неравенство породило жестокость и гуманизм, достоинство и низость, силу и бессилие. К. Мечиев живо, пластично воспроизводит обстановку в доме Джамбулата, дает как бы груп­повой портрет социального верха – княжеского окружения, атмо­сферы, быта, лексики. Здесь во всей своей уродливости и обнажен­ности выступает та волчья сила, которая держит в неволе Хашима и ему подобных.

Случай на охоте возмущает и пугает князя. В его обличении не­радивого слуги Хашима звучит не просто недовольство господина, но и полярно противоположная народному гуманизму мировоззрен­ческая позиция «волка». Князь стремится в корне уничтожить вся­кое добро, он едко высмеивает поступок охотника, обвиняя его в бабьей сердобольности, в непочтительности к нему, господину («за­был ты, что я твой князь? Последнее время перестал поставлять мне дичь…»). Нравственная распущенность князя позволяет ему на глазах многочисленных слуг глумиться над безвинным работником, который не может ответить ему тем же.

Не может не потому, что боится расправы, а потому, вероятно, что все еще соблюдает этикет перед старшим, главой аула…

К. Мечиев делает акцент именно на этой особенности нацио­нального характера своего народа. Для слуг князя, для него само­го, да и для многих охотников поступок Хашима не может быть рас­ценен как достойный в той суровой действительности. Охотничество как источник существования никому не дает права в горах упустить добычу, ибо милосердие к лесным зверям оборачивается немилосердием к голодным детям. Если охотник вопреки обще­принятым правилам совершил подобный поступок, он должен ответить за это. Страшное надругательство над достоинством Ха­шима – удар палкой «с железным концом» – вынудил охотника перешагнуть барьер терпения. Он задушил бы зарвавшегося кня­зя, если бы, «как волчья стая», не накинулись на него слуги.

Кинувшись на бия, Хашим не восстановил справедливость. Акта мщения за поруганное достоинство не последовало. Однако чаша терпения переполнилась, и Хашима ждут, вероятно, еще более су­ровые испытания, но в сердце его, уставшем от «горестных обид», уже не может быть примирения с насилием.

Чем острее, беспощадней противопоставлены здесь князья и на­род, тем резче, рельефнее выступает заложенный в них непримири­мый конфликт, тем глубже пропасть, которая их разделяет. В кон­тексте изображаемого в поэме времени охотник – подлинно тра­гическая фигура. Страдания его глубоки, искренни, поступки само­отверженны, бесхитростны, оттого подлинно человечны. Все это не может не вызвать к нему самого горячего сочувствия и симпатии. И в то же время мы понимаем безысходность его положения, тя­жесть социального гнета. Тем сильней звучит призыв «Запомните урок!». Это – финал столкновения, его результат – социальный и художественный.

Событийно-изобразительная часть поэмы на этом завершается, уступая место философским размышлениям поэта. В последних трех главах Кязим Мечиев попеременно обращается – к Хашиму (шестая глава), к народу (седьмая глава), к самому себе (восьмая глава).

Всем своим сердцем поэта – великого гуманиста – Кязим от­кликается на несчастия и страдания Хашима, разделяет его боль и унижения:

Хашим! Ты болью придавлен,

Сколько бед на нас обрушилось!

И со слезами на глазах

Слагаю я эти стихи.

Но боль Кязима так же, как и боль Хашима, неизлечима – поэт не видит выхода: «Не зная иного пути, я песни слагаю». Кязим молит бога, чтобы он «уничтожил того, кто ударил» Хашима. Поэт ве­рит, что «грянет возмездие», но путь к спасению сокрыт для него так же, как он сокрыт для всего народа…